|
|
СЛОВО О ПОЛКУ
ИГОРЕВЕ, |
|
|
Древнерусский
текст Не
лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку
Игореве, Игоря Святославлича! Начати же ся той песни по былинамь сего
времени, а не по замышлению Бояню! Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь
творити, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым
орлом под облакы. Помняшеть бо речь первых времен усобице, - тогда
пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей; который дотечаше, та преди песнь
пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред полкы
касожьскыми, красному Романови Святославличю. Боян же, братие, не 10
соколовь на стадо лебедей пущаше, но своя вещиа персты на живая струны
воскладаше; они же сами князем славу рокотаху. Почнем
же, братие, повесть сию от стараго Владимера до ныняшнего Игоря, иже
истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, наполнився
ратнаго духа, наведе своя храбрыя полкы на землю Половецькую за землю
Руськую. О
Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа полкы ущекотал, скача, славию,
по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего
времени, рища в тропу Трояню чрес поля на горы! Пети было песнь Игореви,
того внуку: "Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежать
к Дону великому". Чи ли воспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче: "Комони
ржуть за Сулою, звенить слава в Кыеве. Трубы трубять в Новеграде, стоять
стязи в Путивле". Игорь
ждет мила брата Всеволода. И рече ему буй-тур Всеволод: "Один брат, один
свет светлый ты, Игорю! Оба есве Святославличя. Седлай, брате, свои борзый
комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни -
сведоми кмети: под трубами повити, под шеломы възлелеяны, конець копия
въскормлени; пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у них напряжени, тули
отворени, сабли изострени; сами скачють, акы серыи волци в поле, ищучи
себе чти, а князю славе". Тогда
Игорь возре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты.
И рече Игорь к дружине своей: "Братие и дружино! Луце ж бы потяту быти,
неже полонену быти. А всядем, братие, на свои борзыя комони, да позрим
синего Дону!" Спала князю умь похоть, и жалость ему знамение заступи
искусити Дону великаго. "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля
половецкаго с вами, русици! Хощу главу свою приложити, а любо испити
шеломомь Дону". Тогда
въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему
тьмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин
въста; збися Див, кличет верху древа - велит послушати земли незнаеме,
Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый
болван! А половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому; крычат
телегы полунощы, рци лебеди роспужени. Игорь
к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию; волци грозу
въерожат по яругам; орли клектом на кости звери зовут; лисици брешут на
черленыя щиты. О Руская земле, уже за шеломянем еси! Долго
ночь меркнет. Заря свет запала, мгла поля покрыла; щекот славий успе,
говор галичь убудиси. Русичи великая поля черлеными щиты прегородиша,
ищучи себе чти, а князю славы. С
зарания в пяток потопташа поганыя полкы половецкыя и, рассушясь стрелами
по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а с ними злато, и паволокы, и
драгыя оксамиты. Орьтмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по
болотом и грязивым местом - и всякымн узорочьи половецкыми. Черлен стяг,
бела хирюговь, черлена чолка, сребрено стружие - храброму
Святославличю! Дремлет
в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! Не было оно обиде
порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчине!
Гзак бежит серым волком, Кончак ему след править к Дону
великому. Другаго
дни велми рано кровавыя зори свет поведают; черныя тучя с моря идут, хотят
прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть синии молнии. Быти грому великому!
Идти дождю стрелами с Дону великаго! Ту ся копием приламати, ту ся саблям
потручяти о шеломы половецкыя, на реце на Каяле, у Дону великаго. О Руская
земле, уже за шеломянем еси! Се
ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя полкы Игоревы.
Земля тутнет, рекы мутно текуть; пороси поля прикрывают; стязи глаголют -
половци идуть от Дона и от моря; и от всех стран Рускыя полкы оступиша.
Дети бесови кликом поля прегородиша, а храбрии русици преградиша черлеными
щиты. Яр
туре Всеволоде! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами, гремлеши о
шеломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяше, своим златым шеломом
посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя. Поскепаны саблями
калеными шеломы оварьскыя от тебе, яр туре Всеволоде! Кая рана дорога,
братие, забыв чти, и живота, и града Чернигова, отня злата стола и своя
милыя хоти красныя Глебовны свычая и обычая! Были
вечи Трояни, минула лета Ярославля; были полци Олговы, Ольга
Святославличя. Той бо Олег мечем крамолу коваше и стрелы по земли сеяше;
ступает в злат стремень в граде Тьмуторокане, - той же звон слыша давный
великый Ярославль сын Всеволод, а Владимир по вся утра уши закладаше в
Чернигове. Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе и на ковыле зелену
паполому постла за обиду Олгову, - -храбра и млада князя. С тоя же Каялы
Святополкь полелея отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святей Софии
к Киеву. Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами,
погибашеть жизнь Даждьбожа внука, в княжих крамолах веци человекомь
скратишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, но часто врани
граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь гозоряхуть, хотять
полетети на уедие. То было в ты рати и в ты полкы, а сицеи рати не
слышано. С
зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о
шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи.
Черна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою
взыдоша по Руской земли. Что
ми шумить, что ми звонить далече рано пред зорями? Игорь полкы заворочает:
жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьяго дни
к полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой
Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пир докопчаша храбрии русичи: сваты
попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с
тугою к земли преклонилось. Уже
бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала
обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала
лебедиными крылы на синем море у Дону: плещучи, упуди жирня времена.
Усобица князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату: "Се мое, а то мое
же". И начяша князи про малое "се великое" молвити, а сами на себе крамолу
ковати. А погании с всех стран прихождаху с победами на землю
Рускую. О,
далече зайде сокол, птиць бья, к морю! А Игорева храбраго полку не
кресити! За ним кликну карна, и жля поскочи по Руской земли, смагу мычючи
в пламяне розе. Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже нам своих милых лад
ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра
ни мало того потрепати!" А
въстона бо, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми. Тоска разлияся по
Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе
крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Рускую землю, емляху
дань по беле от двора. Тии
бо два храбрая Святославлича, Игорь и Всеволод, уже лжу убудиста, которую
то бяше успил отец их Святославь грозный великый Киевскый грозою: бяшеть
притрепетал своими сильными полкы и харалужными мечи; наступи на землю
Половецкую; притопта холми и яругы; взмути реки и озеры; иссуши потоки и
болота; а поганаго Кобяка из луку моря от железных великих полков
половецких, яко вихр, выторже, - и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице
Святославли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу
Святославлю, кають князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы, рекы
половецкия, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь выседе из седла злата,
а в седло кощиево. Уныша об градом забралы, а веселие
пониче. А
Святославь мутен сон виде в Киеве на горах. "Си ночь, с вечера, одевахуть
мя - рече - черною паполомою на кроваты тисове; черпахуть ми синее вино, с
трудомь смешено; сыпахуть ми тощими тулы поганых толковин великый женчюгь
на лоно и неговахуть мя. Уже доскы без кнеса в моем тереме златоверсем;
всю нощь с вечера босуви врани възграяху у Плеснеска на болони, беша дебрь
Кисаню и не сошлю к синему морю". И
ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила: се бо два сокола
слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити
шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самаю
опуташа в путины железны. Темно
бобе в 3 день: два солнца померкоста, оба багряная столпа погасоста и с
ними молодая месяца, Олег и Святослав, тьмою ся поволокоста и в море
погрузиста, и великое буйство подаста хинови. На реце на Каяле тьма свет
покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнездо. Уже
снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже вержеся Дивь на
землю. Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему морю, звоня
рускым златом; поют время Бусово, лелеют месть Шароканю. А мы уже,
дружина, жадни веселия". Тогда
великий Святослав изрони злато слово, с слезами смешено, и рече: "О, моя
сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи
цвелити, а себе славы искати: но не честно одолесте, не честно бо кровь
поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в
буести закалена. Се ли створисте моей сребреней
седине! А
уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего Ярослава с
черниговьскими былями, с могуты, и с татраны, и с шельбиры, и с топчакы, и
с ревугы, и с ольберы: тии бо бес щитовь с засапожникы кликом полкы
побеждают, звонячи в прадеднюю славу. Но
рекосте: "Мужаимеся сами, преднюю славу сами похитим, а заднюю си сами
поделим!" А чи диво ся, братие, стару помолодити! Коли сокол в мытех
бывает, - высоко птиц възбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но се зло:
княже ми непособие - наниче ся годины обратиша. Се у Рим кричат под
саблями половецкыми, а Володимир - под ранами. Туга и тоска сыну
Глебову! Великый
княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола
поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти. Аже
бы ты был, то была бы чага по ногате, а кощей по резане. Ты бо можеши
посуху живыми шереширы стреляти - удалыми сыны
Глебовы. Ты,
буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не
ваю ли храбрая дружина рыкают, акы тури, ранены саблями калеными, на поле
незнаеме! Вступита, господина, в злат стремень за обиду сего времени, за
землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича! Галичкы
Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер
горы угорскыи своими железными полки, заступив королеви путь, затворив
Дунаю ворота, меча бремены чрез облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по
землям текут; отворяеши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола салтани
за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую,
за раны Игоревы, буего Святославлича! А
ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваш ум на дело. Высоко
плаваеши на дело в буести, яко сокол, на ветрех ширяяся, хотя птицю в
буйстве одолети. Суть бо у ваю железный папорзи под шеломы латинскими:
теми тресну земля, и многи страны - Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и
Половци - сулици своя повергоша а главы своя подклониша под тыи мечи
харалужныи. Но уже, княже, Игорю утрпе солнцю свет, а древо не бологом
листвие срони - по Роси и по Сули гради поделиша. А Игорева храбраго полку
не кресити. Дон ти, княже, кличет и зоветь князи на победу. Олговичи,
храбрыи князи, доспели на брань. Ингварь
и Всеволод и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрилци! Не победными
жребии собе власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкии и
щиты! Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Рускую, за
раны Игоревы, буего Святославлича! Уже
бо Сула не течет сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом
течет оным грозным полочаном под кликом поганых. Един же Изяслав, сын
Васильков, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу
деду своему Всеславу, а сам под черлеными щиты на кроваве траве притрепан
литовскыми мечи, и схоти ю на кровать и рек: "Дружину твою, княже, птиць
крилы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни
другаго - Всеволода. Един же изрони жемчюжну душу из храбра тела чрес
злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубят
городеньскии. Ярославе
и вси внуце Всеславли! Уже понизить стязи свои, вонзить свои мечи вережени
- уже бо выскочисте из дедней славе. Вы бо своими крамолами начясте
наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо беше
насилие от земли Половецкыи". На
седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу. Той клюками
подпръся, оконися и скочи к граду Кыеву, и дотчеся стружием злата стола
Киевскаго. Скочи от них лютым зверем в полночи из Белаграда, обесися сине
мьгле; утръ же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу
Ярославу, скочи волком до Немиги с. Дудуток. На Немизе снопы стелют
головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от
тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни - посеяни костьми
руских сынов. Всеслав князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в
ночь волком рыскаше; из Кыева дорискаше до кур Тмутороканя, великому
Хорсови волком путь прерыскаше. Тому в Полотске позвониша заутренюю рано у
святыя Софеи в колоколы, а он в Кыеве звон слыша. Аще и веща душа в дерзе
теле, но часто беды страдаше. Тому вещей Боян и первое припевку,
смысленый, рече: "Ни хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду суда божиа не
минути". О,
стонати Руской земли, помянувше первую годину и первых князей! Того
старого Владимира нельзе бе пригвоздити к горам киевским! Сего бо ныне
сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы, но розно ся им хоботы пашут,
копиа поют. На
Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зегзицею незнаема рано кычеть: "Полечю -
рече - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце; утру князю
кровавыя его раны на жестоцем его теле". Ярославна
рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "О, ветре, ветрило! Чему,
господине, насильно вееши! Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею
нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшет горе под облакы веяти,
лелеючи корабли на сине море! Чему, господине, мое веселие по ковылию
развея?" Ярославна
рано плачеть Путивлю городу на забороле, аркучи: "О, Днепре Словутицю! Ты
пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе
Святославли носады до полку Кобякова. Возлелей, господине, мою ладу ко
мне, а бых не слала к нему слез на море рано!" Ярославна
рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое солнце!
Всем тепло и красно еси. Чему, господине, простре горячюю свою лучю на
ладе вои? В поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою им тули
затче?" Прысну
море полунощи; идут сморци мьглами. Игореви князю бог путь кажет из земли
Половецкой на землю Рускую, к отню злату столу. Погасоша вечеру зари.
Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поля мерит от великаго Дону до малаго
Донца. Комонь в полуночи. Овлур свисну за рекою; велить князю разумети.
Князю Игорю не быть! Кликну; стукну земля, въшуме трава, вежи ся
половецкии подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаем к тростию и белым
гоголем на воду. Въвержеся на борз комонь и скочи с него босым волком. И
потече к лугу Донца и полете соколом под мьглами, избивая гуси и лебеди
завтроку и обеду и ужине. Коли Игорь соколом полете, тогда Влур волком
потече, труся собою студеную росу; преторгоста бо своя борзая
комоня. Донец
рече: "Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли
веселиа!" Игорь рече: "О, Донче! Не мало ти величия, лелеявшу князя на
волнах, стлавшу ему зелену траву на своих сребреных брезех, одевавшу его
теплыми мглами под сению зелену древу; стрежаше его гоголем на воде,
чайцами на струях, чернядьми на ветрех". Не тако ли - рече - река Стугна;
худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту, уношу князю
Ростиславу затвори Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши
князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли
преклонилося. А
не сорокы втроскоташа - на следу Игореве ездит Гзак с Кончаком. Тогда
врани не граахуть, галици помолкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша
только. Дятлов тектом путь к реце кажут, соловии веселыми песьми свет
поведают. Молвит Гзак Кончакови: "Аже сокол к гнезду летит, соколича
ростреляеве своими злачеными стрелами". Рече Кончак ко Гзе: "Аже сокол к
гнезду летит, а ве соколца опутаеве красною дивицею". И рече Гзак к
Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни
нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле
Половецком". Рек
Боян и ходы на Святославля песнотворца стараго времени Ярославля Ольгова
Коганя хоти: "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы" -
Руской земли без Игоря. Солнце светится на небесе - Игорь князь в Руской
земли. Девици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева. Игорь едет
по Боричеву к святей богородици Пирогощей. Страны ради, гради
весели. Певше
песнь старым князем, а потом молодым пети. Слава Игорю Святославличю
буй-туру Всеволоду Владимиру Игоревичу! Здрави князи и дружина, побарая за
христьяны на поганыя полки. Князем слава а дружине!
Аминь. |
Русский
перевод Не
начать ли нам, братья, по-стародавнему скорбную повесть о походе Игоревом,
Игоря Святославича! Или да начнется песнь ему по былям нашего времени - не
по замышлению Боянову! Ведь Боян вещий когда песнь кому сложить хотел, то
белкою скакал по дереву, серым волком по земле, сизым орлом кружил под
облаками. Поминал он давних времен рати - тогда пускал десять соколов на
стаю лебедей; какую догонял сокол, та первая песнь пела старому Ярославу,
храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, красному
Роману Святославичу. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей
пускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал; они же сами князьям
славу рокотали. Начнем
же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря что
отвагою закалил себя, заострил сердца своего мужеством и, исполнившись
ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю
Русскую. О
Боян, соловей старого времени! Вот когда бы ты, соловей, эти полки щекотом
своим воспел, мыслию скача по дереву, умом летая под облаками, свивая
славу давнего и нынешнего времени, волком рыща по тропе Трояновой через
поля на горы! Так бы тогда пелась слава Игорю, Олегову внуку: "Не буря
соколов занесла через поля широкие, галок стаи летят к Дону великому". Или
так зачалась бы она, вещий Боян, внук Велесов: "Кони ржут за Сулою, звенит
слава в Киеве. Трубы трубят в Новегороде, стоят стяги в
Путивле". Игорь
ждет милого брата Всеволода. И. сказал ему буй-тур Всеволод: "Один брат,
один свет светлый ты, Игорь! Оба мы Святославичи. Седлай, брат, своих
борзых коней, - мои давно у Курска стоят наготове. А мои куряне - -дружина
бывалая: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья
вскормлены; пути ими исхожены, овраги ведомы, луки у них натянуты, колчаны
отворены, сабли наострены; сами скачут, как серые волки в поле, себе ища
чести, а князю славы". Тогда
посмотрел Игорь на светлое солнце и увидел, что тьма от него все войско
покрыла. И сказал Игорь дружине своей: "Братья и дружина! Лучше в битве
пасть, чем в полон сдаться. А сядем, братья, на своих борзых коней,
поглядим на синий Дон!" Запала князю дума Дона великого отведать и
знамение небесное ему заслонила. "Хочу, - сказал, - копье преломить у
степи половецкой с вами, русичи! Хочу голову свою сложить либо испить
шеломом из Дону". Тогда
вступил Игорь князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце
мраком путь ему загородило; тьма, грозу суля, громом птиц пробудила; свист
звериный поднялся; Див забился, на вершине дерева кличет - велит послушать
земле незнаемой. Волге, и Поморью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе,
тмутараканский идолище! А половцы дорогами непроторенными побежали к Дону
великому; скрипят телеги их в полуночи, словно лебеди кричат
распуганные. Игорь
к Дону воинов ведет. Уже беду его стерегут птицы по дубам; волки грозу
накликают по оврагам; орлы клектом на кости зверей сзывают; лисицы брешут
на червленые щиты О Русская земля, а ты уже скрылась за
холмом! Долго
ночь меркнет. Но вот заря свет запалила, туман поля покрыл; уснул щекот
соловьиный, говор галок пробудился. Русичи широкие поля червлеными щитами
перегородили, себе ища чести, а князю славы. Утром
в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами
по полю, помчали красных девок половецких, а с ними золото, и паволоки, и
дорогие оксамиты. Ортмами, япончицами и кожухами стали мосты мостить по
болотам и топким местам - и всяким узорочьем половецким Червленый стяг,
белая хоругвь, червленый бунчук, серебряное древко - храброму
Святославичу! Дремлет
в степи Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно рождено на
обиду ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин!
Гзак бежит серым волком, Кончак ему след прокладывает к Дону
великому. На
другой день рано утром кровавые зори рассвет возвещают; черные тучи с моря
идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть
грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут копьям
поломаться, тут саблям постучать о шлемы половецкие, на реке на Каяле у
Дона великого. О Русская земля, а ты уже скрылась за
холмом! Вот
ветры, Стрибожьи внуки веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит, реки мутно текут; пыль степь заносит; стяги весть подают -
половцы идут от Дона и от моря; со всех сторон они русские полки
обступили. Дети бесовы кликом степь перегородили, а храбрые русичи
преградили степь червлеными щитами. Яр-тур
Всеволод! Стоишь ты всех впереди, мечешь стрелы на поганых, стучишь о
шлемы мечами харалужными. Куда, тур, поскачешь, своим золотым шеломом
посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Порублены саблями
калеными шлемы аварские тобою, яр-тур Всеволод! Что тому раны, братья, кто
забыл и жизнь, и почести, и город Чернигов, отчий золотой стол, и милой
своей красной Глебовны свычаи и обычаи! Были
века Трояновы, прошли лета Ярославовы; были походы Олеговы, Олега
Святославича Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял;
ступит в золотое стремя в городе Тмутаракани - звон тот слышит старый
великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши себе
закладывает в Чернигове. Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела и
на ковыль-траве покров смертный зеленый постлала за обиду Олегову -
храброго и юного князя. С той же Каялы Святополк прилелеял отца своего
между угорскими иноходцами ко святой Софии к Киеву. Тогда при Олеге
Гориславиче засевалась и росла усобицами, погибала отчина Даждьбожьего
внука в крамолах княжих век человечий сокращался. Тогда по Русской земле
редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы себе деля, а галки
свою речь говорили, лететь собираясь на поживу. То было в те рати и в те
походы, а такой рати не слыхано. С
утра раннего до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, стучат
сабли о шеломы, трещат копья харалужные в степи незнаемой, посреди земли
Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью
полита; горем взошли они по Русской земле. Что
шумит, что звенит на рассвете рано перед зорями? Игорь полки поворачивает:
жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой; на третий
день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу
быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир окончили храбрые
русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от
жалости, деревья в горе к земле склонились. Уже,
братья, невеселое время настало, уже степь силу русскую одолела. Обида
встала в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову,
взмахнула лебедиными крылами на синем море у Дона: прогнала времена
счастливые. Война князей против поганых пришла к концу, ибо сказал брат
брату: "Это мое, и то мое же". И стали князья про малое "это великое"
говорить, а сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят
с победами на землю Русскую. О,
далеко залетел сокол, птиц избивая, к морю! А Игорева храброго полку уже
не воскресить! Запричитало по нем горе, и стенанье пронеслось по Русской
земле, огонь сея из пламенного рога. Жены русские восплакались, говоря:
"Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами
приворожить, а золота и серебра и в руках не
подержать!" И
застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по
Русской земле, печаль многая рекою протекла среди земли Русской. А князья
сами на себя крамолу куют, а поганые с победами набегают на Русскую землю,
дань беря по белке от двора. Ведь
те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, зло пробудили, которое
усыпил было грозою отец их Святослав грозный великий Киевский: прибил
своими сильными полками и харалужными мечами, наступил на землю
Половецкую; притоптал холмы и овраги; замутил реки и озера, иссушил потоки
и болота: а поганого Кобяка из лукоморья от железных великих полков
половецких, как вихрь, вырвал, - и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице
Святославовой. Тут немцы и венециане, тут греки и морава поют славу
Святославу, корят князя Игоря, что добычу утопил на дне Каялы, реки
половецкой, золото свое рассыпал. Тут Игорь князь пересел с седла
золотого, а в седло невольничье. Приуныли у городов стены, а веселье
поникло. А
Святослав темный сон видел в Киеве на горах "Ночью этой с вечера накрывали
меня, - сказал, - покровом черным на кровати тисовой; черпали мне светлое
вино, с горечью смешанное; сыпали мне из пустых колчанов половецких
крупный жемчуг на грудь и величали меня. И кровля уже без князька в моем
тереме златоверхом, и всю ночь с вечера серые вороны у Плеснеска на лугу
граяли". И
сказали бояре князю: "Кручина, князь, разум твой полонила: ведь два сокола
слетели с отчего стола золотого - добыть хотели города Тмутараканя либо
испить шеломом из Дону. Но уже соколам крылья подсекли поганых саблями, а
самих опутали путами железными. Темно
было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с
ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись, и в море
утонули, и великую дерзость подали поганым. На реке на Каяле тьма свет
покрыла: по Русской земле разбрелись половцы, как пардусов выводок. Уже
насела хула на хвалу; уже перемогло насилие волю; уже кинулся Див на
землю. Вот готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня
русским золотом; поют они время Бусово, лелеют месть за Шарокана. А мы,
дружина, уже живем без веселья". Тогда
великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал:
"О сыны мои, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкую землю мечами
кровавить, а себе славы искать: без чести для себя ведь вы одолели, без
чести для себя кровь поганую пролили. Храбрые сердца ваши из харалуга
крепкого скованы, в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной
седине! Уже
не вижу я силы могучего и богатого и воинами обильного брата моего
Ярослава с черниговскими былями, с могутами и с татранами, с шельбирами,
топчаками, ревугами и ольберами: те ведь без щитов, с одними ножами
засапожными, кликом полки побеждают, звеня прадедовской
славой. Вы
сказали: "Помужаемся сами, и прошлую славу себе возьмем, и нынешнюю
поделим!" Но не диво, братья, и старому помолодеть! Когда сокол перья
роняет, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Одна беда:
князья мне не в помощь - худая пора настала. Вот у Римова кричат под
саблями половецкими, а Владимир - под ранами. Горе и тоска сыну
Глебову! Великий
князь Всеволод! Разве и мысли нет у тебя прилететь издалёка отчий золотой
стол посторожить? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами
вычерпать. Здесь был бы ты, невольница была бы по ногате, а раб по резане.
Ты ведь можешь и посуху живыми копьями метать - удалыми сынами
Глебовыми. Ты,
храбрый Рюрик, и ты, Давыд! Ваши воины в золоченых шлемах - не они ли по
крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рык издает, словно туры,
раненные саблями калеными, в поле незнаемом! Вступите, князья, в золотое
стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго
Святославича! Галицкий
Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованом столе, подпираешь
горы угорские своими железными полками, королю загораживаешь путь,
затворяешь Дунаю ворота, клади бросая через облака, суды рядя до Дуная.
Грозы твоей земли страшатся; Киеву отворяешь ворота, за дальними странами
в салтанов стреляешь с отчего золотого стола. Стреляй же, господине, и в
Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго
Святославича! А
ты, славный Роман, и ты, Мстислав! Храбрая дума на подвиг вас зовет.
Высоко взлетаешь ты на подвиг ратный в отваге, словно сокол, на ветрах
парящий, что птицу в ярости хочет одолеть. У вас железные кольчуги под
шлемами латинскими: от них дрогнула земля, и многие страны - Хинова,
Литва, Ятвяги, Деремела и Половцы - сулицы свои побросали и головы свои
склонили под те мечи харалужные. Но уже, князь, потемнел для Игоря солнца
свет, а деревья не к добру листья обронили - по Руси и Суле города
поделили. А Игорева храброго полку уже не воскресить. Дон тебя, князь,
кличет, зовет князей на победу. Олеговичи, храбрые князья, уже ведь
приспели на брань. Ингварь
и Всеволод и вы, три Мстиславича не худого гнезда соколы-шестокрыльцы! Не
по жребию побед вы себе волости расхватали! Где же ваши золотые шеломы, и
сулицы лядские, и щиты! Загородите степи ворота своими острыми стрелами за
землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича! Уже
ведь Сула не течет серебряными струями для города Переяславля, и Двина у
тех грозных полочан мутно течет под кликом поганых. Один Изяслав, сын
Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, побил славу
деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве побит
был мечами литовскими и так сказал: "Дружину твою, князь, птицы крыльями
приодели, звери кровь полизали". И не было тут брата Брячислава, ни
другого - Всеволода. Одиноко изронил он жемчужную душу из храброго тела
сквозь золотое ожерелье. Приуныли голоса, веселье поникло, трубы трубят
городенские. Ярослав
и все внуки Всеславовы! Уже склоните стяги свои, вложите в ножны мечи свои
зазубренные - уже выпали вы из дедовской славы. Вы своими крамолами начали
наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово. Из-за усобицы
ведь стало насилие от земли Половецкой. На
седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, ему любой.
Изловчился, сел на коня, поскакал к городу Киеву, коснулся копьем золотого
стола Киевского. Из Белгорода в полночь поскакал лютым зверем, завесившись
синей мглой, утром отворил ворота Новугороду, расшиб славу Ярославову,
поскакал волком от Дудуток до Немиги. На Немиге снопы стелют из голов,
молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. У
Немиги кровавые берега не добром были засеяны - засеяны костьми русских
сынов. Всеслав князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью
волком рыскал; из Киева до петухов, великому Хорсу волком путь перебегая,
в Тмутаракань добирался. Ему в Полоцке звонили заутреню рано у святой
Софии в колокола, а он звон тот в Киеве слышал. Хоть и вещая душа была в
отважном теле, но часто он беды терпел. Ему вещий Боян такую припевку,
мудрый, сложил: "Ни хитрому, ни умному, ни ведуну разумному суда божьего
не миновать". О,
стонать Русской земле, поминая прежнее время и прежних князей! Того
старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским. Стали стяги
его ныне Рюриковы, а другие Давыдовы, но врозь они веют, несогласно копья
поют. На
Дунае Ярославны голос слышится чайкою неведомой утром рано стонет: "Полечу
я чайкою по Дунаю, омочу рукав я белый во Каяле-реке, утру князю кровавые
раны на могучем его теле". Ярославна
утром плачет в Путивле на стене, причитая: "О ветр, ветрило! Зачем,
господине, так сильно веешь! Зачем мчишь вражьи стрелы на своих легких
крыльях на воинов моей лады? Или мало тебе высоко под облаками веять,
лелея корабли на синем море! Зачем, господине, мое веселье по ковылю
развеял?" Ярославна
рано утром плачет на стене Путивля-города, причитая: "О Днепр Словутич! Ты
пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе
Святославовы челны до полку Кобякова. Прилелей же, господине, мою ладу ко
мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!"
Вспенилось
море в полуночи; смерчи идут туманами. Игорю князю бог путь кажет из земли
Половецкой на землю Русскую, к отчему столу золотому. Погасли вечером
зори. Игорь спит, Игорь не спит, Игорь мыслию степь мерит от великого Дону
до малого Донца. В полночь Овлур свистнул коня за рекою; Велит князю не
дремать. Кликнул; стукнула земля, зашумела трава, ежи половецкие
задвигались. А Игорь князь поскакал горностаем к камышу, пал белым гоголем
на воду. Кинулся на борзого коня и соскочил с него серым волком. И побежал
к лугу Донца, и полетел соколом под туманами, избивая гусей и лебедей к
обеду, и полднику, и ужину. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур
волком побежал, труся собою студеную росу; надорвали они своих борзых
коней. Донец
сказал: "Князь Игорь! Не мало тебе славы, а Кончаку нелюбия, а Русской
земле веселия!" Игорь сказал: "О Донец! Не мало тебе славы, что лелеял
князя на волнах, стлал ему зеленую траву на своих серебряных берегах,
одевал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева, стерег его гоголем
на воде, чайками на волнах, утками на ветрах". Не такова, сказал, река
Стугна; мелкую струю имея, поглотила она чужие ручьи и потоки, потопила в
омуте у темного берега юношу князя Ростислава. Плачет мать Ростиславова по
юном князе Ростиславе. Приуныли цветы от жалости, и деревья в горе к земле
склонились. То
не сороки застрекотали - по следу Игореву едут Гзак с Кончаком. Тогда
вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали, ползали
змеи-полозы только. Дятлы стуком путь к реке кажут, соловьи веселыми
песнями рассвет вещают. Молвит Гзак Кончаку: "Коли сокол к гнезду летит,
соколенка расстреляем своими золочеными стрелами". Сказал Кончак Гзе:
"Коли сокол к гнезду летит, а мы соколенка опутаем красною девицею". И
сказал Гзак Кончаку: "Коли опутаем его красною девицею, не будет у нас ни
соколенка, ни красной девицы, а начнут нас птицы бить в степи
Половецкой". Сказал
Боян, песнотворец старого времени, Ярославова и Олегова: "Тяжко голове без
плеч, беда и телу без головы". Так и Русской земле без Игоря. Солнце
светит на небе - Игорь князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае, вьются
голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой богородице
Пирогощей. Страны рады, города веселы. Воспев
славу старым князьям, а потом молодых величать будем. Слава Игорю
Святославичу, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Да здравы будут
князья и дружина, поборая за христиан против поганых полков. Князьям слава
и дружине! Аминь. | ||
|
|
[Библиотека
"Вехи"] |
| |